Глава 1 Цели и задачи научной журналистики

Курица есть не что иное, как устройство, используемое яйцом для производства другого яйца.

Анонимное высказывание

«Рисующие руки». Мауриц Эшер


Научная журналистика, понимаемая как доступный широкой аудитории рассказ о достижениях науки, ее истории, нынешнем состоянии, перспективах развития и, быть может, проблемах, переживает сегодня не лучшие времена. Каких-то двадцать лет назад тиражи научно-популярных книг не опускались ниже 50 тысяч экземпляров, а журналы и вообще выходили миллионными тиражами: «Наука и жизнь» – 2,5 миллиона, «Техника молодежи» – 1,5 миллиона, «Знание – сила» – 700 тысяч, и сотнями тысяч расходились «Химия и жизнь», «Наука и религия» и многие другие издания. Отдел науки обязательно был в любой уважающей себя газете или толстом, то есть самого широкого профиля, журнале, был он на радио и на телевидении, и отделы эти считались ведущими, готовившими наиболее интересующие читателей, слушателей и зрителей материалы. Вдобавок работало не покладая рук несколько студий научно-популярных фильмов – в Москве, Ленинграде, Свердловске. Одним словом, профессия научного журналиста была весьма почитаемой и очень востребованной.

Сегодня тиражи изданий, касающихся научной тематики, упали в сотни раз, журналы и газеты уделяют науке так мало места на своих полосах, что научный журналист даже очень высокой квалификации рискует оказаться на бирже труда, и золотые перья потянулись в рекламу, PR и прочие хлебные в настоящий момент края.

Тот факт, что маятник общественных предпочтений прошел точку минимума по отношению к науке и очень медленно, но столь же верно, начал двигаться вверх, еще не стал руководством к действию для журналистской братии, которая, надо честно сказать, в своей всегдашней профессиональной погоне за сиюминутностью никогда не грешила слишком большими прогностическими способностями. Они не привыкли думать о том, что будет завтра. Да, тиражи упали, но ни одно научно-популярное издание не исчезло, более того, появились новые. Например, журнал «Ломоносов», выпускаемый совместно с «New Scientist», «Популярная механика», «Древо познания», «Что нового в науке и технике», «Парадокс», «Экология и жизнь» и даже выходящий в Воронеже журнал «Человек и наука». Кроме того, один за другим появляются научно-популярные интернет-издания – например «Мембрана», которая выходит также в печатном виде как приложение к сугубо мужскому роскошному глянцевому журналу «Максим» (что само по себе симптоматично в смысле понимания важности популяризации науки в различных слоях нашего общества), «Универсум», «Практическая наука» и др.

В то же время, то есть одновременно с возвращением интереса к науке и параллельно ему, подняли голову паразитирующие на авторитете точных знаний и никогда окончательно не умирающей тяге к ним разного сорта оккультные науки и ремесла – хиромантия, астрология, ясновидение, гадание. Гороскоп стал частью обязательного джентльменского набора даже для серьезных изданий, не говоря уж о чисто развлекательных. Объявления о приворотах, снятии и наведении порчи, предсказании судьбы, чудесных исцелениях, мгновенных обучениях языкам, музыке и менеджменту, воинственные в своей антинаучности, стали столь же частыми и откровенными, как соседствующие с ними предложения «досуга», массажа и саун, тоже не прикрытые даже фиговым листком благопристойности. Иными словами, возникла общественная потребность в отпоре, разъяснении истины, наведении порядка в умах и душах. Потребность, которая счастливым, хотя и вполне естественным образом совпала с тем, что люди уже почти насытились неожиданно обретенной свободой интересоваться и заниматься чем угодно, кроме действительно важных, интересных, волнующих и вечных вещей.

Общественное сознание, как известно, – тонкий и точный прибор, барометр грядущих перемен. Оно, состоящее из совокупного самоощущения и восприятия миллионов мыслящих и чувствующих индивидов, чутко реагирует на сегодняшнюю ситуацию в мире науки, скрытую, казалось бы, от этих миллионных толп и им вовсе безразличную. А ситуация эта более всего напоминает момент перед поднятием театрального занавеса. Публика в зале слышит лишь доносящиеся из оркестровой ямы не связанные в единое целое звуки настраиваемых музыкальных инструментов, ей видны только вспышки разноцветных лучей – результат усиливающейся малопонятной суеты осветителей, но все понимают – еще миг, и люстры медленно уйдут в темноту, а на открывшейся взглядам сцене начнется Нечто.

Так и вокруг нас с вами сегодня. Сразу и с разных сторон доходят сигналы о «вот-вот-свершениях», о фундаментальных прорывах в самых разных областях знаний. Расшифровка генома, то есть разгадка наследственности; клонирование, то есть воссоздание живых существ; темная материя, вроде бы действительно открытая астрофизиками, то есть целый огромный мир, существующий параллельно нашему вокруг нас, в котором материальные тела не притягиваются, а отталкиваются друг от друга; совсем уж фантастические сообщения о возможности телепортации, то есть практически мгновенного переноса из одного места в другое, сколь угодно далеко от него расположенное. Как о реальной задаче завтрашнего дня говорят сегодня о практически вечной жизни людей, не знающих старости. Еще миг, и занавес над главными тайнами Природы если не откроется полностью, то приподнимется достаточно высоко, чтобы мы увидели ошеломляющие, пока еще не укладывающиеся в сознании вещи.

Люди, даже крайне далекие от науки, но объединенные в социум, пропитанный волнами информации, чувствуют приближение чего-то важного, революционного, способного изменить их жизнь кардинальным образом, и тянутся к пониманию происходящего, испытывая интеллектуальный дискомфорт от недостатка знаний. Поэтому труд и талант тех, кто способен вернуть миллионам ощущение стабильности – иллюзию понимания окружающего мира, его устройства, действующих в нем механизмов и сил, неминуемо будут востребованы. Голод познания, сейчас временно заглушенный мишурой освоения новых реалий и возможностей, способов убить время, этот присущий человеку как виду голод властно потребует удовлетворения. Он во много раз сильнее легкого недоедания разного типа последних и предпоследних героев, он вообще служит тем главным признаком, что выделяет человека из всего живого мира.

Другими словами, есть полный смысл становиться научным журналистом сегодня, ибо завтра в общественном сознании интерес к науке неминуемо вернется на свое прежнее место, как все возвращается на круги своя в нашем лучшем из миров. Золотые перья бросятся обратно в покинутую ими нишу, а она окажется уже занятой более предусмотрительными людьми – и очень может статься, что ими окажетесь именно вы.

Но даже если я ошибаюсь в своем оптимизме и ждать, когда люди устанут восхищаться шарлатанами и обратят свои взоры на мыслителей, придется долго, то и в этом горьком случае есть прямой резон освоить профессию научного журналиста, как мы учим в детстве математику и историю с географией, хотя не собираемся стать ни ньютонами, ни карамзиными, ни васко-де-гамами.

Я не просто витийствую, проповедую и прозелитствую, то есть не пытаюсь обратить неразумных язычников в истинную веру, внушенную мне свыше, используя приемы риторики и ораторского мастерства. Мои утверждения базируются на данных наук, таких как социология, социальная психология и история науки, которая есть тоже наука, то есть на анализе и обобщении известных фактов и проецировании установленных закономерностей на настоящее и будущее. О смене парадигм науки и отношения к ней общества мы, разумеется, еще поговорим.

* * *

Позвольте начать с моего собственного отношения к ситуации, сложившейся в научном сообществе. Оно далеко от восхищения. Я абсолютно не согласен с весьма популярной среди ученых идеей, будто наука является самодостаточной областью человеческой деятельности. Иными словами, с тем, что единственный долг ученого – это обнаруживать новые законы Природы – и больше никаких обязательств перед Богом и людьми. Я убежден, что это неверно. Прежде всего потому, что ученый, пусть даже гениальный, не способен проникнуть в тайны Природы в тиши своей лаборатории, окруженный коллегами, но оторванный от всего мира. Этот тезис я надеюсь доказать довольно скоро, быть может, уже в этой главе. Но кроме этого сугубо практического соображения есть еще и нравственный императив. У науки и творящих ее ученых есть долг перед всеми нами – это необходимость передать полученные ими крупицы нового следующим поколениям, без чего расширенное воспроизводство знания в принципе невозможно. С этой точки зрения адекватную модель ученого дает афористичное высказывание, стоящее эпиграфом к этой главе. Глядя с высоты долгой истории и эволюции человечества, ученый представляется не чем иным, как неким устройством, впитывающим знания о Природе, чтобы производить новые знания о ней же. Устройство это формируется культурой и существует в ней, оно построено из опыта бесчисленных поколений мужчин и женщин, когда-либо живших на Земле, их верований и умений, успехов и неудач, озарений и просчетов. Устройство это порой бывает умным, часто слепым или глухим к намекам Природы, разбросанным вокруг и – что для нас с вами важнее всего – почти всегда немым, не способным себя выразить.

Так вот, наша задача, задача научных журналистов – побороть эту немоту, стать, образно говоря, губами и языками ученых, а нередко и их глазами и ушами.

Вчитайтесь в словесный эпиграф к этой главе. Если приведенное сравнение ученого с курицей, а яиц – со знаниями, согласно которому ученый – всего лишь орудие, притом чаще всего безгласное, применяемое человечеством для производства новых знаний, а заодно уж и новых ученых, ранит чью-то нежную душу, я готов предложить другую аналогию, более современную по форме.

Взгляните на рис. 1, где исследователь уподоблен громкоговорителю, динамику, питающемуся от усилителя марки «Научная теория», который получает сигналы от радиоприемника фирмы «Экспериментальные факты», идущие от радиостанции по имени «Природа». А громкоговоритель создан вовсе не для того, чтобы услаждать свои или других динамиков уши – если вы заметили, у них и ушей-то никаких нет, – а для того, чтобы передавать сообщения о привычках и настроениях Природы, которые мы привыкли называть ее законами, людям. Потому что только они, используя эту информацию, могут построить новые, более громкие динамики, более мощные усилители, более чувствительные радиоприемники. Ученый же в этом сравнении – всего только передаточное звено. Как говорил один описанный в отечественной литературе мудрый пьяница, «дьячок есть дудка, через коею глас Божий проходит, не задевая стенок».

Разумеется, налицо голый схематизм, грубое упрощение. Конечно, поток фактов, гипотез и теорий задевает «стенки», то есть сознание ученого, изменяет его. Исследователь – это не простое устройство, а такое, что способно к совершенствованию. Но генеральная идея состоит в том, что сам механизм науки как саморазвивающейся системы требует от ее творцов, ученых, передавать полученные ими знания другим людям, потому что только следующие поколения, если они будут правильно обучены и воспитаны, смогут найти ответы на постоянно возникающие в науке все новые и новые вопросы. За последние несколько сот лет мы достаточно поумнели, для того чтобы перестать верить, будто науке под силу раскрыть все тайны Природы. Напротив, чем глубже проникает она в эти загадки и шарады, тем яснее становится, что объем неизведанного больше – и всегда будет больше – того, что нам известно. Каждое новое открытие расширяет горизонты того, что предстоит узнать, поскольку открывает новые миры, о которых ранее и не подозревали. Тем, кто хотел бы наглядно убедиться в этом утверждении, я советую прочитать книгу «What Remains to Be Discovered» («Что остается открыть») Джона Мэддокса, теперь сэра Джона, потому что королева Елизавета пожаловала ему титул лорда за успехи в популяризации науки – в Англии к этому относятся серьезно. Он начал писать ее, когда был главным редактором журнала «Nature», и в юбилейном выпуске, посвященном 125-летию журнала, больше половины текста написана им и называется «Границы непознанного».


Рис. 1.


Какой вывод следует из всего вышесказанного? Только один:

Популяризация достижений науки и нерешенных в ней проблем, необходимость рассказывать людям, простому человеку с улицы, которых гигантское большинство, о результатах собственных исследований и работах своих ближайших коллег – это первая и наиболее важная задача любого ученого. Как правило, ему не решить ее без помощи научного журналиста – без его умения и таланта.

* * *

Вот теперь я действительно кончил свое предисловие, дающее ответ на вечный вопрос российской интеллигенции «Что делать?», корни которого – в названии знаменитого романа, написанного русским социологом и литературным критиком XIX века Николаем Гавриловичем Чернышевским. Роман этот – блестящий пример популяризации наук, в данном случае социальных. Хотя с точки зрения чистой литературы написан он из рук вон плохо, хотя язык его довольно-таки суконный, а сюжет донельзя примитивен, роман «Что делать?» пользовался огромным успехом у российской интеллигенции именно потому, что очень понятно, в образной форме выразил суть новых революционных идей, нарисовал уголок социалистического общества таким, как он виделся революционным демократам того времени, которые, однако, писали о нем заумные статьи и произносили мало кому понятные речи. Таким образом, можно сказать, что революция октября семнадцатого года, последствия которой мы еще долго будем ощущать, была до известной степени подготовлена талантом научного журналиста, популяризировавшего новые социальные идеи – вышеупомянутого Николая Гавриловича Чернышевского. Недаром с такой язвительностью, я бы даже сказал злобой, ему вовсе не свойственной, обрушился на него Владимир Набоков в своих работах, Чернышевскому посвященных. Мы вспомним об этом позже, когда станем говорить об ответственности научного журналиста.

Теперь же я намерен перейти к следующей части своих размышлений вслух, где обсуждается другой вопрос, логически вытекающий из первого – не «что делать?», а «как это делать?». Что делать – это мы теперь знаем: надо вплотную заняться популяризацией науки среди потерявшего правильную дорогу в жизни человечества. А вот как это делать – вопрос.

Но прежде взгляните на гравюру Маурица Эшера, голландского художника, нашего современника – он умер в 1972 году. Она служит зрительным эпиграфом к этой главе и называется «Рисующие руки». Доставьте себе минуту-другую удовольствия – отнеситесь к ней просто как к произведению искусства. Чуть позже вам станет ясно, что она еще и наглядное учебное пособие.

* * *

Теперь, когда я закончил свое предисловие, а вы насладились гравюрой Эшера, мы можем продолжить.

10 сентября 1948 года Альберт Эйнштейн закончил свое предисловие к книге Линкольна Барнетта «Вселенная и доктор Эйнштейн». Более полувека прошло с тех пор, и сегодня практически каждое слово, написанное или даже произнесенное великим физиком, хорошо известно и повторялось вновь и вновь в бесчисленных цитированиях. Тем более странно, что несколько очень важных и мудрых фраз, рожденных воображением и разумом Эйнштейна тем сентябрьским днем в его доме в Принстоне, штат Нью-Джерси, смогли ускользнуть от внимания и его последователей, и его критиков. Единственное правдоподобное объяснение этому удивительному факту, которое я в силах измыслить, состоит в том, что книга, к которой он писал предисловие, была не научной, а научно-популярной. А, как известно, «настоящие» ученые не тратят свое драгоценное время на чтение подобной литературы, потому они и просмотрели несколько станиц предисловия, написанных рукой Эйнштейна. Как вы, надеюсь, заметили, слово «настоящие» стоит в больших и жирных кавычках.

Для вас уже не секрет, что конечная цель этой книги – убедить читателей, что люди эти совершили одну из самых больших ошибок, которая вообще возможна в жизни. Точнее, это даже не ошибка, а непростительная глупость, какую ни один настоящий (в этот раз я употребляю это слово безо всяких кавычек) ученый не может себе позволить. То есть не читать научно-популярную литературу, не восхищаться ею – и не критиковать ее, когда она того заслуживает.

Суммируя, я должен сказать, что поставил перед собой и перед вами задачу разрушить сложившееся предубеждение или, если угодно, предрассудок. Как известно, бороться с предрассудками – одно из самых трудных дел на свете. Стоит ли говорить, как нужны мне поэтому ваши внимание, понимание и поддержка.

Впрочем, некоторую поддержку я уже нашел – в словах Эйнштейна из того написанного более полувека назад предисловия, которые, как я говорил, не слишком хорошо известны в научном мире. Вот они, полные для нас с вами глубокого смысла: «Никак нельзя мириться с тем, чтобы каждое новое достижение в науке было известно лишь нескольким ученым в этой конкретной области, даже если им удастся вполне оценить его, развить и применить в своей работе. Сузить круг людей, которым доступно знание, до небольшой группы посвященных – значит умертвить философский дух народа, а отсюда прямой путь к духовной нищете».

Другими словами, Альберт Эйнштейн более полувека назад понимал то, о чем мы с вами говорим сегодня: что просвещать простых людей с улицы в научном отношении, держать их в курсе тех усилий, что предпринимаются научным сообществом, есть долг ученого перед обществом, в котором и благодаря которому он живет и предается чистым радостям постижения Истины.

Но в то же время – вслушайтесь, это совсем новая нота в нашей песне – сам процесс изложения результатов своего исследования в доступной неспециалисту форме дает ученому редкую возможность увидеть свои собственные повседневные научные занятия и заботы как бы со стороны или лучше сказать – с высоты, впервые рассмотреть место своей работы в общей картине мировой науки и накопленных людьми на данном этапе развития знаний. И в нашей обычной жизни мы тоже порой ощущаем потребность выговориться – рассказать кому-то о том, что нас волнует. Так мы подсознательно пытаемся обнаружить корни своего беспокойства. Очень похожее происходит и в науке. Не единожды случалось, что, пытаясь объяснить свою работу кому-то другому, ученый неожиданно для себя понимал – быть может, по-настоящему лишь впервые – истинный смысл своих исследований, ранее скрытый от него чередой ежедневных рутинных дел и забот.

И теперь скрытый смысл эшеровских «Рисующих рук» становится вам ясен. Правая рука, стремясь описать себя на листе бумаги, в то же самое время описывается левой, а в результате истинная сущность обеих из них предстает перед нами.

Другими словами… Я так часто использую это словосочетание не потому, что не могу найти какой-нибудь иной синонимический оборот, а потому что перевод с одного языка, связанного с определенным строем мысли, на другой, построенный на отличном от первого способе понимания мира, как раз и есть именно то, чем чаще всего озабочен научный журналист. Это основа его профессии. То есть, другими словами, научная популяризация есть, среди всего прочего, еще и могучее, а часто и уникальное, то есть единственно возможное, средство для понимания скрытого смысла научной деятельности. Мы вернемся и к этой идее, как и к другим, лишь намеченным и оконтуренным здесь, в следующих главах, чтобы проиллюстрировать ее многочисленными примерами из истории науки, потому что человек, разговаривающий сейчас с вами, долгое время был историком науки. Автор также долгие годы, точнее – теперь уже десятилетия, профессионально занимался проблемами популяризации науки, изучая и разрабатывая специальные приемы и методы для того, чтобы сделать эту популяризацию приемлемой как для ученых, с точки зрения точности изложения научной сути, так и для простого человека, с точки зрения понятности, доступности и увлекательности этого рассказа.

Думается, пришло время мне рассказать о себе. Разумеется, автобиографический элемент здесь полностью подчинен нашей теме – научной журналистике.

По образованию я инженер, специалист по автоматическому управлению различными сложными системами. Первые несколько лет после окончания института я был научным сотрудником в одном закрытом заведении, которые в то время назывались «почтовыми ящиками». Я писал свою диссертацию и даже не помышлял о журналистской карьере. Но судьбе было угодно послать меня переводчиком – поскольку за плечами у меня была английская спецшкола – на открывавшийся тогда в Москве I Международный конгресс по автоматическому управлению. На конгресс приехал и Норберт Винер, создатель кибернетики, которую в тот момент – это был 1960 год – отчего-то считали буржуазной лженаукой, направленной на порабощение человека машинами. Все журналисты, работавшие в печати, на радио и телевидении, получили строжайший запрет на беседы с Винером. Но я-то и мой друг Анатолий Меламед, с которым мы вместе работали в нашем «почтовом ящике», об этом ничего не знали и попросили Норберта Винера рассказать о себе и своей работе. Он, безусловно, главный гость конгресса, прославленный ученый, недоумевал, почему никто из журналистов не домогается у него хотя бы краткого интервью, и был, наверное, рад хотя бы двум желторотым юнцам. Так или иначе, но наше интервью с ним появилось в «Литературной газете» буквально на следующий день после того, как мы его туда отнесли. Если кому-нибудь из вас попадется в руки книга «Кибернетические путешествия», то там эта история живописуется во всех красках. Автором книги числится некто Лев Католин – это псевдоним, составленный из обломков наших настоящих имен и фамилий, который мы Анатолием Меламедом взяли для того, чтобы наше начальство не обнаружило, что мы не все наше время и силы отдаем родному «ящику».

Это было началом моей новой жизни. Довольно скоро я почувствовал, что журналист во мне все больше вытесняет ученого. Я забросил свою диссертацию и пошел работать в журнал «Знание – сила», в то время лучшее из научно-популярных изданий, он даже назывался научно-художественным. Я проработал там без перерыва двадцать с лишним счастливых лет. Потом я сколько-то времени был научным обозревателем в журнале «Наука в СССР», затем ответственным секретарем в журнале «Природа», а потом десять лет возглавлял Московское бюро журнала «Nature», что по-английски тоже значит «природа», но от российского издания отличается больше, чем небо от земли. Переход из одной «природы» в другую был, конечно, не случайным. Когда англичане в 2000 году закрыли свой московский корпункт, посчитав, что российская наука не заслуживает специального освещения на страницах журнала, я стал читать лекции по научной журналистике в Калифорнийском университете.

В течение нескольких лет я совмещал журналистскую деятельность с президентствованием в фонде «Дух науки», созданном с для того, чтобы как-то помочь отечественным ученым, оказавшимся в первые годы перестройки в особо бедственном положении, главным образом тем из них, кто работал на границах между различными науками и в силу этого вообще не мог рассчитывать на какую-либо поддержку, поскольку для всех финансирующих организаций был «не по тому министерству». А ведь именно пограничные исследования вести особенно трудно – и особенно перспективно. Так вот, фонд стремился помешать таким исследователям уйти в бизнес или в таксисты, чтобы не дать заглохнуть духу науки – отсюда и его немного странно звучащее название. Кроме того, я параллельно служил обществу на посту председателя московского отделения Международного фонда истории науки.

Как видите, и сама наука, ее прошлое, настоящее и будущее, и те, кто ее делает, делал или собирается делать, никогда не были мне безразличны. Как не оставляли меня попытки сделать мир науки понятным и любимым теми, кто науку не делает. Иными словами, популяризация науки – и моя профессия, и образ жизни. Дюжина с чем-то моих книг и несколько сот статей, очерков и репортажей, из которых большинство научно-популярные, будут моими свидетелями зашиты в Судный день.

Только на очень короткое время отклонился я от главной линии своей жизни, когда согласился работать в благотворительном фонде «Культурная инициатива», учрежденном известным американским миллиардером Джорджем Соросом. Но я не считаю эти годы потраченными впустую. Общение с различными выдающимися во многих отношениях людьми, в первую очередь с такой неординарной личностью, как сам Джордж Сорос, позволило мне накопить некоторый опыт в том, как превращать планы и проекты в реальность, приобрести некий дух прагматизма, дотоле у меня вовсе отсутствовавший.

И вот однажды очень простая и абсолютно естественная мысль, которой я хочу поделиться с вами, пришла мне на ум. Как глупо и непрактично вел я себя всю свою жизнь, думал я, когда изучал все последние достижения науки, исследовал самые тонкие связи между ними – а именно этим я как научный журналист и занимался – и почему-то не использовал все это богатство в своей профессии, чтобы сделать свой труд базирующимся на науке и тем самым более эффективным. Мы стремимся познать законы Природы, но сама Природа постоянно ставит нас в положение морских свинок, делает объектами своих никогда не прекращающихся экспериментов: она подбрасывает людям некие намеки и смотрит, насколько они умны, насколько способны воспользоваться открывающейся возможностью понять нечто новое. Видимо, наступил мой черед. И если я не совсем еще сошел с ума, то самое время мне понять это, и было бы чистым безумием не откликнуться на поданный мне знак и упустить возможность сделать шаг в новом направлении. Ведь что, по сути дела, было нашептано мне в ухо? То, что знания из различных дисциплин, приобретенные во время моей научно-популяризаторской деятельности, суть мой капитал, а его надо пустить в дело, он должен работать. Разве не это есть главный урок, преподанный нам всеми миллионерами и миллиардерами, а не только Соросом?

Чтобы сделать мою мысль более понятной, я могу сформулировать ее слегка по-другому. Чрезвычайно неумно игнорировать методику, результаты и выводы научных исследований в профессиональной популяризации науки. Всякий разумный научный журналист просто обязан использовать известные ему приемы исследовательской работы, чтобы обнаружить алгоритмы оптимального трансформирования знаний, полученных в одной области науки, в другие ее области, или, рассматривая вопрос в более общей перспективе, сделать эти знания достоянием самой широкой аудитории. Это и есть именно то, что составит суть первых глав этой книги.

В то же время не то что неумно – просто абсурдно – было бы считать, будто в человеческой власти управлять человеческим сознательным (а в еще меньшей степени бессознательным) поведением, чтобы наладить перенос такого деликатного продукта, как знание, из одной головы в другие. Вы не найдете никаких четких инструкций – да их и не существует в природе – касательно того, как это можно было бы осуществить, действуя шаг за шагом. Сие означает, что научная популяризация, как и всякое иное искусство, принципиально неалгоритмизуемо. Так вот, ядром второй половины книги, которую вы держите в руках, явятся поиски этих несуществующих в природе алгоритмов.

* * *

Теперь, когда вы знаете, что вас ждет впереди, чтобы более уверенно двигаться дальше, стоит, наверное, подытожить все, что было сказано до сих пор.

Мы начали с обсуждения роли и места ученого в современном нам обществе и в человеческой культуре вообще. Была предложена аналогия «яйцо – курица», которая затем была заменена на сравнение «громкоговоритель – передающая радиостанция». И та, и другая модели предназначались для доказательства почти очевидного положения: ученый есть часть цепи, связывающей прошедшие и грядущие поколения. Хотя утверждение это верно для любого человека, но в случае с ученым оно звучит намного сильнее, чем, скажем, с водителем автобуса или хоккеистом. Конечно, и они тоже используют опыт предшественников и передают кое-что из своих собственных достижений молодой смене, но масштаб заимствования и передачи несравненно меньше.

Поскольку ученый живет и трудится в культуре, созданной другими, у него есть по крайней мере три весомые причины сознательно разделить себя на две части, равные или неравные – это уже другой вопрос. А именно: на исследователя и на того, кого решили называть «научный журналист». Исследователь делает науку, а научный журналист объясняет результаты этой работы простым и понятным языком, без специальной терминологии, формул, таблиц и графиков. Резонов для такого разделения, как я говорил, три:

1. Моральный долг перед обществом.

2. Даже если ученый совершенно аморален, то и тогда ему неплохо жить в обществе, которое интересуется наукой, заботится о ее состоянии, поскольку это означает достойное финансирование научных исследований, высокий социальный статус ученого и прочие радости жизни.

3. Но самое главное – это необходимость объяснять коллегам и самому себе, в чем истинный смысл того, что было сделано, и какие проблемы стоят перед исследованием в данный момент.

Далее мы немного поговорили об одном примере удачной научной популяризации – в этот раз социальных наук, о романе Чернышевского «Что делать?», который при всех своих литературных недостатках оказал огромное влияние на российское общество, потому что очень уж соответствовал требованию момента.

После этого я рассказал вам немного о своей личной журналистской карьере. Я позволил себе обратить ваше внимание на факты моей профессиональной биографии, для того чтобы на примере показать, как ученый сначала разделил себя на исследователя и научного журналиста, как впоследствии журналистская часть его эго росла и вытесняла исследователя, пока не стало казаться, что исследователь окончательно умер. И как потом выяснилось, что он всего лишь впал в летаргический сон и пробудился, чтобы запустить процесс в обратном направлении. То есть журналист осознал, что не только можно, но и необходимо использовать в его профессии научные знания. Это была как бы женитьба после развода, и результатом этого нового союза, по сути дела, и стала эта книга.

Наконец, но не в последнюю очередь, мы осознали скрытый смысл гравюры Эшера «Рисующие руки». Что же касается его работы «Лента единства», то о ней мы еще поговорим, хотя, мне думается, вы уже сформировали на этот счет собственные гипотезы.

Закончим с подведением итогов, то есть с нашим славным прошлым, и перейдем к светлому будущему.

Загрузка...